– Разве у вас плохо с хлебом? – спросил король.

– Не скрою: Россию ждет голодный год…

Екатерина в Киеве часто виделась с поляками. Она появлялась перед ними с ребенком на руках – это был граф Владислав Браницкий, потемкинский отпрыск, птенец ясновельможной крови. Передвигалась женщина медленно: ноги ее, скрытые от глаз длинным платьем, безобразно распухли, губернатор Синельников даже заказывал для царицы на фабрике Екатеринослава особые чулки – чудовищных размеров. Улыбка не покидала лица женщины…

Лед сошел в конце апреля, и «путь на пользу» продолжили на галерах, спущенных от Смоленска. Флагманскую галеру «Днепр», накрытую пунцовым балдахином, занимала Екатерина с молодым фаворитом. Потемкин с племянницами плыл на «Буге», с ним были и два принца – де Линь и Нассау-Зиген. Иностранные послы разместились на «Сейме». «Еж» плыл с придворными, «Десна» служила рестораном, следом тащились галеры с кухнями, провиантом, аптекой и конвоем. Все пассажиры имели отдельные каюты с мебелью из красного дерева. На каждой галере играл оркестр. Сегюр писал: «Золото и шелка так и сверкают на палубах».

Был двадцать пятый год царствования Екатерины!

И все эти годы Понятовский не видел женщины, когда-то одарившей его молодой, откровенной любовью. Сейчас король стоял на Каневских высотах, наблюдая за приближением флотилии через подзорную трубу. Берега были живописны, цвели сады. Напротив Канева императрица велела адмиралу Пущину бросить якоря. С берега ей салютовали пушки. Понятовский послал адъютанта – предупредить, что императрицу желает видеть не король, а лишь граф Станислав Понятовский. Екатерина поняла этот намек как желание воскресить давно забытые сердечные тайны и отвечала посланцу с неудовольствием:

– К чему эти фокусы? Король есть король…

Когда король ступил на борт галеры, Потемкин помог ему, преклонив при этом колено, чем вызвал гнев Екатерины.

– Мог бы и не унижаться, – шепнула она ему.

Дмитриев-Мамонов, знавший о прежней любви Екатерины, при виде Понятовского стал изображать муки ревности, вызвав смешки фрейлин, но Екатерина приняла муки фаворита за чистую монету. В салоне король сказал ей:

– Дело прошлое, но согласись ты, Като, стать моею женой четверть века назад, и вся политика Европы потекла бы в ином направлении. Россия велика сама по себе, а Польша возвысилась бы до небывалого могущества и блеска.

– Возможно, – нехотя согласилась Екатерина.

На вопрос короля о близости разрыва с Турцией ему отвечал Безбородко, что разрыв отношений вполне возможен:

– Нам отлично известны намерения вашего величества. Но потребно более спокойное время, чтобы русско-польские дела привесть к достойному равновесию. Мы не можем дать никаких гарантий, но средь ваших панов имеются лжепатриоты, которые уже заручились гарантиями со стороны… Пруссии?

Понятовский беспомощно развел руками:

– Подобные инсинуации возникли с появлением в Варшаве одноглазого маркиза Луккезини. Но… что может нам гарантировать Пруссия?

– Луккезини обещает вернуть полякам Галицию.

– А что можете обещать Польше вы? – спросил король.

Екатерина с раздражением вмешалась в их диалог:

– Мы не на базаре, и здесь не место для торговли. Я не согласна и со светлейшим, который сулит вам Молдавию… Сейчас достаточно и того, если мы сойдемся лишь в принципах.

Она вручила королю звезду Андреевского ордена, деловым тоном велела подавать обед. Понятовский ожидал, что она пригласит его сопутствовать ей до Тавриды, но Екатерина не оставила его даже на ужин. Было восемь часов вечера, когда она безо всякой деликатности спросила:

– Не наскучило ли вам мое соседство?

На языке придворного арго это значило, не пора ли тебе убираться? На глазах короля выступили слезы. Ради трех часов свидания с нею он шесть недель ожидал ее в Лабуни и Каневе, истратив три миллиона злотых, и остался без гроша. Не без яда Понятовский ответил, что соседей не выбирают:

– One ne choisit pas ses voisins…

Выходя из-за стола, Понятовский выхватил у пажа перчатки, Екатерина подала ему шляпу. Намекая на корону, король поблагодарил ее – с горечью:

– Когда-то вы подарили мне лэчшую шляпу. Но, увы, она что-то плохо держится на моей голове…

Когда Понятовский сел в шлюпку, Екатерина сказала свите:

– Он рассчитывал – я останусь до завтра, чтобы обедать с ним в Каневе, а у меня язык распух от пустых разговоров.

Потемкин пребывал в удрученном состоянии.

– Король приехал с добром, желая союза с Россией, а мы приняли его хуже татарина… – сказал он. – Вот так мы теряем своих друзей, а в это время в Варшаве маркиз Луккезини осыпает пьяных ляхов прусскими талерами! – Предчувствуя недоброе, он крепко выпил.

Понятовский на последние деньги распалил над Каневом фейерверк в честь своей бывшей возлюбленной. Екатерина поглядела и сказала:

– Фейерверк красив! Но каши на нем не сваришь…

Она была во всем не права, а Потемкин во всем был прав.

2. «Предпосла страх…»

По берегу Днепра Флотилию сопровождал поезд карет…

Европа уже сложила мнение, что путешествие задумано Потемкиным, дабы оживить увядшие чувства императрицы к нему лично. Но светлейший об этом и не помышлял, озабоченный иной целью: показать мощь России в ее южных пределах и тем самым, возможно, предотвратить войну хотя бы на два-три года. Флагманская галера вдруг напоролась на подводный камень, в трюмах явилась течь. 28 апреля, во время следования к Кременчугу, на Днепре разразилась страшная буря. Гребцы выбились из сил, светлейший с Безбородко, сбросив кафтаны, тоже взялись за весла, их примеру охотно последовали принцы де Линь и Нассау-Зиген; титулованные господа были уже в пятом десятке жизни, а Дмитриев-Мамонов, молодой бугай, избавил себя от весла, сославшись на головную боль. Екатерина в «Походном журнале» отметила тошноту фаворита, зато вымарала чернилами запись о буре и течи, чтобы исключить все неудачи.

– Я хочу видеть Суворова, – сказала императрица.

– Он ждет нас в Кременчуге…

30 апреля прибыли в Кременчуг, который обрел вид южной столицы; консерватории, конечно, еще не возникло, зато хор в три тысячи голосов великолепно исполнил торжественный «Se Deum». Композитор Джузеппе Сарти, уже не зная, как лучше угодить вкусам светлейшего, исключил на этот раз из оркестра литавры и барабаны, заменив их удары пушечными залпами. Это дало графу Сегюру повод для каламбура:

– Конечно, у бедного Моцарта не хватило бы пороху, а Сарти получает его из необъятных арсеналов светлейшего…

Вокруг Кременчуга расположились красивые, ухоженные селения. Суворов продемонстрировал легкость шага и энергию натиска своей дивизии. На иноземных послов все увиденное произвело ошеломляющее впечатление. Екатерина откровенно хвасталась:

– Мои лучшие войска! А конница – как ураган…

Она обратилась к Суворову: чем его наградить?

– Обеднял, матушка. За квартиру задолжал.

– Много ль надо тебе?

– Три рубля… ты и расплатись!

8 мая на галеру «Днепр» прибыл курьер: Румянцев извещал, что император Иосиф II уже проехал Миргород, поспешая навстречу императрице. Флотилия стала на якоря, Екатерина с Безбородко и Потемкиным пересели в кареты, заторопились к селу Кайдаки. Встреча монархов состоялась в голой безлюдной степи.

– А ловко мы политиков облапошили, – хохотала Екатерина. – Европа никогда не узнает, о чем сейчас говорить станем.

Высоко в небе пиликали жаворонки. Иосиф сказал:

– У меня аппетит не политический, а – волчий…

Екатерина не рассчитывала звать его к обеду, надеясь, что сама будет звана к столу Потемкина, а повара светлейшего с провиантом заблудились в степи. В результате Потемкин и Безбородко стряпали сами, разводя в крутом кипятке бульонные плитки. Иосиф, присаживаясь к походному костру, брезгливо отказался от этого варева, сразу же заведя речь о будущих завоеваниях. Он веско дал понять, что в случае войны рассчитывает на обретение Хотина, который бы оградил его Галицию с Буковиной, он возьмет у турок Белград, часть Валахии и побережья Дуная – вплоть до его устья: