Яков Иванович Лавров поиграл с котом.

– Ну что? – сказал. – Поплывем вместе?

В посольство зашел проститься перед отъездом в Варшаву папский интернунций Боскамп-Лясопольский:

– Можете мне завидовать: скоро я буду сидеть в ароматной цукерне пани Грохольской на Маршалковской, стану запивать сливками коржики и не думать, что в мире есть политика…

С виду тощий, как копченое мясо, этот презренный выкормыш Ватикана весил немало – от тяжести золота, наполнявшего его кошельки и карманы. Если уж суждено возвращаться в Варшаву, так следовало закупить девочек – для спекуляции ими, и хорошо было бы, конечно, поймать на улице хотя бы одну ангорскую кошку – для представительства… На базаре он повстречал сморщенную от нужды гречанку, которая выставила на продажу двух дочерей. Боскамп-Лясопольский потоптался вокруг оборвышей-девочек, приглядываясь к «товару».

– Откуда ты привезла их? – спросил он у матери.

– Из Бруссы, – безнадежно вздохнула несчастная. – Купите их у меня. Не стало сил видеть, как они голодают.

– Сколько хочешь за двух сестер сразу?

Гречанка назвала цену, Боскамп пошагал прочь:

– Эти чумазые не стоят и половины!

При этом младшая дочь гортанно крикнула матери:

– Продай нас скорее или накорми нас…

Интернунций знал греческий язык:

– Если ты, женщина, хочешь счастья своим отпрыскам, так я самый лучший покупатель. Пойми, я беру их не для гарема, а для праздничной жизни в Варшаве, где много музыки и танцев, где богатые паны сразу оценят их невинность…

Он спросил у матери только их имена – Елена и София, а фамилии девочкам придумал уже в дороге: Глявонэ и де Челиче. Ехать через австрийские пределы Боскамп боялся, ибо в отдалении уже громыхало оружие – прусское. Но проездом через Хотин спекулянт с прибылью для себя запродал Елену в гарем хотинского паши. Софии было тогда тринадцать или четырнадцать лет. В Подолии, не вынеся разлуки с сестрой, она расхворалась. Везти ее дальше было нельзя. Интернунций оставил девочку в доме каменецкого коменданта Яна де Витта:

– Я полагаюсь на вашу сдержанность, пане. Не испортите мой «товар», чтобы я не терпел убытков.

– Я для этого слишком стар, – заверил его де Витт…

Через год пана навестил в Каменец-Подольске сын его, гоноровый шляхтич Иосиф де Витт в чине майора, и юная Софья Глявонэ (или де Челиче?) обручилась с ним в Зильковецком костеле. Майор сразу же увез ее в Париж, где король Людовик XVI сказал ему:

– Для такого бриллианта нужна и дорогая оправа!

Даже слишком дорогая, а потому майор разорился и стал торговать красотою жены – не хуже интернунция Боскампа. В числе коронованных покупателей Софьи были германский император Иосиф II, шведский король Густав III и… и…

– Берите с них подороже, – внушал де Витт жене.

У женщины хватало ума не следовать вычурным модам Парижа: Софья появлялась всюду наподобие античной богини, облаченная в древнегреческий хитон из белого муслина с широким разрезом от бедра до пят, а муслин был столь прозрачен, что через него ясно просвечивались контуры ее идеальной фигуры. Тогда же Софью де Витт прозвали в Париже «la belle Phanariote» (прекрасная фанариотка)!

Купленная за жалкие гроши на грязном базаре Стамбула, без роду и племени, эта женщина и станет последней страстью светлейшего князя Потемкина-Таврического. А знаменитый в нашей стране парк в Умани сохранил ее имя – Софиевка… Боже, сколько жизней было загублено в этом парке, когда мужики передвигали горы, возводили плотины и выкапывали для черных лебедей глубокие озера! Но это случится гораздо позже, когда «прекрасная фанариотка» станет женою двух графов Потоцких – сначала отца, а потом сына… Уж не в наказание ли господне уманьское землетрясение 1834 года переломало в гробу ее грешные кости?

О, судьбы! Кто вас выдумывает?..

Действие двенадцатое

Вооруженный нейтралитет

1. Большая игра

Если королевская Англия традиционна, то главная ее традиция – обманывать союзников. Оберегая свои людские ресурсы, Англия всю тяжесть борьбы с врагом неизменно перекладывала на плечи той страны, которая делалась британским партнером. Но при этом англичане строили отношения таким методом, чтобы лишить союзника самостоятельности, навязав ему волю Лондона. Планы союзника они подчиняли своим планам, приносящим выгоду только Англии, и – обязательно! – в ущерб тому же союзнику. Ведя с кем-либо войну явную, милорды всегда вели тайную против своих же союзников. В этом искусстве вероломства, основанном на многовековом опыте, англичане достигли идеального совершенства.

Сейчас им хотелось, чтобы Петербург, союзный Лондону, вступился за британские интересы в Америке. Англичане, жившие в Петербурге, свысока считали себя вроде колонизаторов в стране дикарей, имея на своих печатях оттиск: «English Factory at St.?Peterbourg», – как будто Россия была их колонией, а Петербург – лишь фактория на путях в Персию.

Лондон! Герцог Суффолк, глава иностранной политики короля Георга III, принял у себя опытного дипломата Джеймса Гарриса, в будущем лорда Мальсбюри.

– Нам есть о чем подумать, – сказал он ему. – Фаворитизм при дворе Екатерины принес уже немало хлопот, и мы напрасно хотели выявить политические симпатии ее избранников. Все куртизаны оказались лишь дорогой мебелью для спальни Екатерины. Теперь мы до конца уяснили, что фаворит существует только один – Потемкин, пусть он и станет для нас тем верблюдом, которого следует навьючивать нашим грузом… Значит, вы едете в Петербург, дабы завладеть Потемкиным в великобританских интересах, используя его мощное влияние в делах империи.

– Мне кажется, – отвечал Гаррис, – вы излишне драматизируете обстановку. Наши послы в Санкт-Петербурге неизменно добивались успеха, используя подкуп русских сановников. Не проще ли и на этот раз потревожить банкиров Сити, которые охотно пойдут на жертвы, благо Россия для них была неиссякаемым источником обогащения.

– Да, так было, – согласился Суффолк.

Он ознакомил Гарриса с архивною справкой: при Елизавете, в самый разгар Семилетней войны, английское посольство имело 100 тысяч фунтов стерлингов для подкупа русских политиков, в краткое правление Петра III посол Кейт творил любые дела, имея лишь 60 тысяч фунтов… Гаррис спросил:

– С какими же деньгами отправите вы меня?

Ему давали для подкупов 36 тысяч фунтов.

– Этого вполне хватит, – заверил его Суффолк. – Ртуть в барометре продажности сползает вниз, из чего напрашивается печальный для Англии вывод: русский Кабинет обрел должное равновесие, понятие о гражданской чести повысилось, политики перестали продаваться за деньги. Впрочем, узнайте у банкиров Сити, что они там думают…

Дельцы Сити с огорчением признали, что Потемкин, к сожалению, неподкупен: сейчас он, кажется, способен продаться лишь за корону Курляндии, которую донашивает вечно пьяный герцог Петр Бирон, впадающий в маразм, или корону Речи Посполитой, где шляхетство презирает своего короля.

– Турки сейчас вырезали семью молдавского господаря, и не исключено, что, возникни новая война с Турцией, Потемкин будет претендовать на господарство Молдаванское.

– Я слышал, что он кругом в долгах?

– Это так. Но, должный миллионы, он и забирает миллионы, ни с кого не требуя отчета, он и сам никому отчета не дает…

Сократив субсидии для подкупов, Лондон отпустил Гаррису немалые деньги для представительства. Посольства в Петербурге всегда расценивались в Европе как самые дорогостоящие. Изобилие застолий обязывало дипломатов тянуться за русскими в искусстве гостеприимства. Назвав гостей, следовало ублажить их к полуночи горячим ужином (не менее трех блюд), после чего делалось несколько перемен десерта. Дипломаты отдыхали от страшных растрат лишь после маслениц, когда русские девы и жены поникали в скромных одеждах, на смену телятине и дичи явились грибы с огурчиками, молитвы и попы с кадилами.